Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Управление школой»Содержание №30/2000

Архив

Владимир БАЦИН:

"Зачем нам воспитывать своего ребенка в гетто,
из которого вышли наши прадеды?"

О проблемах национальной школы наш специальный корреспондент беседует с заместителем начальника Управления региональной образовательной политики минобразования России Владимиром Бацыным.

 

Корр.: Вдладимир Константинович, какова сегодня, по-вашему, роль национальных школ в России?

В.Б.: Национальная школа сегодня переживает серьезный кризис. Она вынуждена преодолевать стереотипы, оставленные ей в наследство тоталитарной идеологией. Помните песенку: «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз»?

Безобидная, даже веселая, на первый взгляд, вещь. А ведь за ней – чудовищная политика по созданию «новой общности – советского народа»: политика безжалостной расправы с лидерами национально-культурных движений, резкое свертывание преподавания в школах национальных языков (со 104 в 1930 году до 44 – в 1988).

Вы знаете, что краеведение было объявлено лженаукой? Краеведов, которые писали книжки об уникальности той земли, на которой они живут, сажали в тюрьмы. Это считалось вредным и «чуждым». Задача была – лишить человека ощущения собственных корней. Национальные одежды и национальные песни на фестивалях – это пожалуйста. Но сущность культуры, то, что является способом видения мира, национальным мышлением, – безжалостно преследовалось.

Корр.: Исследователь фольклора Елена Боронина как-то говорила о том, что фольклор сегодня частенько сводится лишь к своим расхожим символам: сарафану, самовару, балалайке... И больше за этим ничего нет.

В.Б.: Совершенно верно. И наша современная национальная школа сейчас тоже оказалась перед такой опасностью.
В чем прежде всего состоит задача национальной школы? В том, чтобы включить ребенка в контекст культурной традиции.

Образование – эта та сфера, в которой, как в капле воды, преломляются интересы самых разных заказчиков: государства, общества (причем очень неоднородного и имеющего разнонаправленные интересы, в чем-то отличающиеся от интересов государства), регионов (которые также имеют свои историко-культурные интересы), отдельных народностей, эти регионы населяющих, интересы семьи и интересы мировой педагогической практики.

Любая образовательная политика складывается из учета этих порой сталкивающихся тенденций, из поиска баланса между ними. И позитивный выход здесь может быть только один: история политическая должна отодвигаться на задний плана, а на первый план должна выходить история межкультурного взаимодействия.

Это особая, крайне важная и пока еще трудно воспринимаемая проблема: переход от концепции национальной школы к концепции поликультурного образования. Фактически это проблема формирования исторического мышления. А историческое мышление ничего общего с идеологическим не имеет. Оно объемное. Оно позволяет человеку поставить себя на место как можно большего количества участников исторического события, придать истории сослагательное наклонение: а что было бы, если бы?..

Мы все живем в зоне переплетающихся культурных силовых полей. Поэтому говорить о национальной школе, как о школе рафинированной, как о школе, очищенной от «других» влияний, – более абсурдной постановки этого вопроса просто не может быть.

Корр.: Провокационный вопрос. Что же: могут быть татарская школа, грузинская, армянская национальные школы, а русской национальной школы быть не может?

В.Б.: Русская школа есть, она никуда и не девалась. Просто она была тоталитарной школой тоталитарного общества. И речь идет не о том, чтобы параллельно с этой школой, с русским языком обучения возникали еще национальные русские школы, а о том, чтобы обогатить эту школу.

Корр.: Что вы под этим понимаете? Введение курса фольклора, традиций, православного курса?

В.Б.: Нет.
Русская культура – это универсум. Зодчий Фридрих Барбаросса построил храм Покрова на Нерли, гробницу Юрия Долгорукого соорудили армяне. Московский Кремль создан итальянцами. Это факты русской истории. Факты, выталкивающие нас на идею поликультурности образования.

Мы часто повторяем, что русская культура является частью мировой культуры. Но давайте задумаемся, что это значит. Это значит, что русским удалось на языке родной культуры выразить некие мировые ценности. Мы справедливо гордимся нашими великими культурными достижениями второй половины XIX и первой половины ХХ века. Чем именно? Литературой. Но разве новелла или роман как формы литературы изобретены русскими? Мы гордимся потрясающей музыкой русских композиторов. Но разве симфонический оркестр изобретен русскими? Мы гордимся театром, но разве театр изобрели русские? Мы гордимся своей архитектурой. Но разве это русское изобретение? Тем не менее русские создали культуру, признанную во всем мире.

Корр.: То есть они заговорили на понятном миру языке?

В.Б.: Совершенно верно. И так уж сложилось, что русская культура является посредником, мостом между десятками народных культур, каждая из которых говорит на своем языке, и общемировой культурой. Именно поэтому на русской культуре лежит серьезная историческая миссия и одновременно – безумная тяжесть ответственности.

Что же такое русская культура: балалайка, роспись по дереву и по жести, народные песни, гусли, пляски? Народная культура допетровской Руси?
Давайте посмотрим, какие слои являются сегодня «носителями» живой традиционной русской культуры. Еще сохранилась кое-где традиционная русская крестьянская культура, хотя в целом она находится в совершенно замороченном состоянии. Есть также постсоветская городская («мещанская») культура. Дворянской культуры у нас нет, она была истреблена полностью. Культуру духовенства коммунисты так и не смогли уничтожить, определенный ее слой присутствует. Культура пролетарская? Не уверен, что она существует.

Что же такое сегодня русская культура? Это в лучшем случае становящаяся культура новой эпохи – в высшей степени эклектическое сочетание остатков прежних культур, разрушенных с концом советских времен и еще более разрушенных с началом советских времен. Завершится этот процесс становления очень нескоро. Сейчас создаются только предпосылки для того, чтобы что-то новое возникло.

Когда мы переходим от проблемы русской культуры к проблеме культуры российской – ситуация еще более сложная.
Очень часто авторы проектов национальной школы искусственно пытаются выудить какие-то элементы из прошедших времен, объявляя их самоценными, «исконными», – и тем заводят проблему в тупик.

Я с интересом смотрю и слушаю выступления фольклорных ансамблей. Но я очень сильно сомневаюсь в том, что на базе исключительно такого рода наследия можно создать что-то серьезное в XXI веке.
А внушать ребенку мысль, что его духовные ценности лежат в XYI веке, – будь это русские ценности, татарские, украинские, бурятские и так далее, – это преступление.

Корр.: Но ведь «национальной» школа чаще всего так и понимается?

В.Б.: Я часто общаюсь с нашими коллегами из так называемых национальных территорий. Все разговоры кончаются паузой, как в конце «Ревизора», потому что нечего возразить. В самом деле, можно с огромным пафосом показывать детские сады, начальные классы, старшие классы с «фольклорным компонентом»: там ребята что-то с энтузиазмом исполняют. Я спрашиваю: «Вот с этим знанием ученик вашей школы куда денется?» Может быть, единицы талантливые смогут, восприняв какую-то традицию, выплеснуть на полотно нечто. Я видел гениальных художников в том же Ханты-Мансийском округе, где хантыйские или мансийские языческие образы в современной аранжировке производят изумительно сильное впечатление. Этим можно вдохновляться. Я готов вдохновляться даже языческой славянской древностью, если она талантливо подана. Но мы стоим перед входом в Европу. А для этого нужно что-то еще.

Корр.: То есть мы должны готовить ребенка только для жизни в мировой культуре?

В.Б.: Совершенно верно. Мы должны понимать, что нынешний всплеск общественного интереса к национальной школе в узком понимании этого слова, как школы для детей конкретной национальности, имеет вполне определенные исторические причины. Нигде в мире ничего подобного нет. В такой форме, по крайней мере.

Корр.: Понятно, что все дети в Америке учатся в общих школах и посещают общие детские сады, если только их родители – не религиозные фанатики.
Мне приходилось беседовать с родителями армянских детей: «Почему ребенок не ходит во вновь открытую армянскую школу? Ведь дома вы говорите на своем языке». Но оказывается, что изучение русского языка дает ребенку гораздо больше возможностей. Другое дело, что родной язык терять жалко.
Еще пример. Большинству российских евреев не приходит в голову отдавать детей в еврейские школы по одной простой причине: «Зачем нам воспитывать своего ребенка в гетто, из которого вышли наши прадеды?»
Тут встают очень сложные вопросы: что такое ассимиляция? Что такое чужая культура? Своя? Общая, всеобщая?

В.Б. Проблемы этнокультуры, национальной и культурной самоидентификации и конкурентоспособности после окончания школы – это вопросы, очень часто противоречащие друг другу.

В идеале из ребенка должен расти Человек компьютерной эпохи, умеющий добывать любую информацию, знающий три языка, один из них желательно восточный. Этот человек должен уметь контактировать с людьми разных культур. Общаться с японцем или китайцем – это не то же самое, что общаться с англичанином. А научиться общаться с китайцем нельзя, не изучив хотя бы в каких-то основных вещах китайскую культуру и конфуцианскую психологию. Давайте с этой точки зрения посмотрим на национальную школу: насколько она либо открыта, либо инкапсулирована, замкнута.

Любая национальная школа должна быть принципиально открытой системой. И ее задача, как это ни странно прозвучит, – выход за рамки культуры.

Из грузинской школы в Москве должен выйти не «Иван, не помнящий родства», а нормальный Гиви Амашукели, который будет понимать, что он грузин, что его род тянется из Кахетии, что предки приехали в XYIII веке в Москву, что в роду были такие-то интересные люди. Он живет в Москве, он знает свой язык, он любит его, либо не знает, но сожалеет об этом. Это вещи глубоко интимные.

Но любая национальная школа должна предлагать следующее: «Уважаемые родители! Отдав своего ребенка в нашу школу, вы обеспечите ему получение таких-то знаний, таких-то представлений, и, самое главное, выпускник нашей школы будет иметь возможность учиться в любом из вузов Москвы, Соединенных Штатов Америки, Германии и других стран».

Если же родителям будет сказано так: «Ваш ребенок, окончив нашу школу, будет вести жизнь человека XIY века. Он будет люто ненавидеть всех, кто не принадлежит к узкому кругу избранных людей. Он не будет знать не только иностранного языка, он и русского не будет знать, потому что это язык нашего исторического врага», – это будет национальная школа в худшем ее варианте.

Я часто общаюсь с иностранцами. На вопрос: «Кто вы по национальности?» следует ответ: «Я англичанин. Я француз». Если же спросить: «А этнически вы кто?», отвечают по-разному: «Вы знаете, отец – голландец, бабушка – еврейка. Кто я? Гражданин Голландии, я – голландец». – «А с кем вы себя идентифицируете?» – «О, Европа – проходной двор. Я европеец». В сознании населения современной Европы отсутствует актуальность этнического самоизмерения.

Корр.: Почему?

В.Б.: Именно потому, что такова система образования, таков образ жизни.

– Какой язык для вас родной?
– А что значит «родной»?
– На каком языке вы думаете?
– Я могу думать на трех языках.

Это говорит нормальный человек. Может, у него нет самого главного, какого-то стержня, какой-то опоры? Ерунда. У него 22 опоры, 42 стержня.
Поэтому задача национальной школы – в расширении национальной идентичности.

Беседу вела Марина Александровская

Рейтинг@Mail.ru