Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Управление школой»Содержание №5/2010

Школа и власть

Трудные, но благодарные ученики

На очередном семинаре «Актуальные проблемы и исследования в области образования», состоявшемся в ГУ-ВШЭ, был представлен доклад «Дети-мигранты в российских школах: проблемы и перспективы». Это – одно из первых в России социологических исследований, посвященных актуальной проблеме – обучению детей-мигрантов. В современной Европе комплекс вопросов, связанных с интеграцией иноязычных граждан страны, является одним из самых существенных.

Европа не готова

«Даже самые успешные европейские государства не готовы, как выясняется сегодня, к серьезным межнациональным конфликтам, – начал свое выступление докладчик Даниил Александров, заместитель директора Санкт-Петербургского филиала ГУ-ВШЭ. – Мы считаем Голландию одной из самых толерантных стран Европы. Но все помнят, как в этой толерантной стране (где проживает почти миллион мусульман), в ответ на убийство 2 ноября 2004 года кинорежиссера Тео ван Гога мусульманским экстремистом начались поджоги мечетей. Тогда власти, не зная, что предпринять, попытались запретить группам более трех человек разговаривать в общественных местах иначе, чем по-голландски.

Указ министра внутренних дел действовал не более двух дней – до тех пор, пока правительству не объяснили: неизвестно, что делать с японскими туристами, которые громко кричат на улицах по-японски. Этот пример показывает: даже в современной Европе вопросы миграции и интеграции остаются одними из самых сложных».

Даниил Александров: «Чем меньше контингент учащихся, тем больше в нем мигрантов. Это закон»

Мигранты добровольные и... недобровольные

В Европе и США проблему обучения детей-мигрантов изучают уже давно. При этом социологи разделяют эту социальную группу на тех, чьи родители эмигрировали добровольно, и тех, кого называют «потомками недобровольных мигрантов».

Добровольные мигранты пересекают границу другой страны по собственному выбору, с определенными ожиданиями и надеждами. Как правило, эти семьи готовы терпеть трудности и ограничивать себя в течение какого-то периода, чтобы в дальнейшем их дети интегрировались в выбранную ими культуру.

Иначе ведут себя мигранты недобровольные. Классический пример – потомки рабов-негров в США. Или корейцы, завезенные во время Второй мировой войны в Японию в качестве рабочей силы.

«Сегодня в Японии о потомках этих недобровольных мигрантов бытует примерно такое же мнение, как о пуэрториканцах в Америке: корейские дети не хотят учиться, собираются в банды, в японских городах кварталы, населенные корейцами, самые опасные, – рассказывает Даниил Александров. – Впрочем, такая репутация ничего не говорит ни о национальном характере, ни тем более о способностях учащихся корейской национальности к учебе.

В США, куда корейцы приезжают как добровольные мигранты, они являют собой пример одной из самых успешных этнических групп: легко ассимилируются в американском обществе, прилежно учатся в школе и вузе, получают отличное образование, делают прекрасную карьеру».

Теория сегментной ассимиляции, предложенная американскими социологами Алехандро Портесом и Минь Жу, основана на признании того, что американское общество неоднородно и сегментировано. Прибывшие мигранты могут ассимилироваться в разных социальных слоях общества и, соответственно, иметь различные траектории социальной мобильности.

Социологи из США установили, что разные культуры мигрантов, попадающих в американское общество, существенно различаются: у одних статус образования достаточно высок, у других – низок.

У них складываются свои пути интеграции в общество, нередко ведущие в силу своей оппозиционности в местное «гетто». При этом все зависит от того, в какой обстановке оказывается мигрировавшая семья.

С точки зрения А.Портеса исследователям стоит не задаваться вопросом, ассимилируются ли мигранты в принимающем обществе, а изучать, в каком его сегменте это произойдет.

«Социологи давно установили, что афроамериканец, пытающийся интегрироваться в американское общество и живущий рядом с негритянским гетто чаще всего ассимилируется именно в это гетто со всеми его особенностями, в том числе оппозиционной культурой, нежеланием учиться, повседневным применением наркотиков, – отметил в своем докладе господин Александров. – Если та же семья попадает в квартал, где такой среды нет, у детей вырабатываются совсем другие жизненные ориентиры.

Нередко случается, что дети мигрантов именно по принципу оппозиционного отношения к окружающей культуре решают, что главное занятие в их жизни – учиться. И тогда они становятся весьма прилежными учениками.

Американские социологи установили, что заниматься учебой ребятам мешает или помогает множество, казалось бы, посторонних факторов. Установлено, например, что дети-корейцы лучше учатся, когда они представлены в американском классе небольшой группой (2–3 человека). Зато пуэрториканцы (и латиноамериканцы вообще) проявляют школьные успехи, да и чувствуют себя комфортнее, когда их больше 5–6 человек.

Внутри большой команды у ребят-латиноамериканцев тут же начинается конкуренция: слабые дети тянутся за сильными. Интересно, что юные корейцы, представленные в классе американской школы многочисленной группой, наоборот, начинают лениться».

«Мы их всех интегрируем»

Однако вернемся на Родину. По оценкам Комитета по образованию правительства Санкт-Петербурга, сегодня в Северной столице 50% первоклассников – дети мигрантов. Национальных школ с обучением на родном языке в Петербурге, в отличие от Москвы, почти нет. Дети-мигранты учатся в обычных общеобразовательных школах. Профессор РГПУ им. Герцена Ирина Лысакова недавно огласила данные: до 30% детей-мигрантов в школах Санкт-Петербурга не знают русского языка.

По информации одного из координаторов правозащитной организации «Мемориал» Ольги Абраменко, в некоторых районах города идет борьба со стремлением чиновников укомплектовать детьми-мигрантами особые коррекционные классы. «Это же клеймо для человека на всю жизнь, – считает О.Абраменко. – Нельзя делать детей-мигрантов людьми второго сорта, они не виноваты в том, что не знают русского языка. Нужно издавать специальные учебники и создавать нормальные условия для преподавателей в многонациональных классах».

Но пока этих условий нет, хотя власти города на Неве много рассуждают о толерантности.

По словам депутата муниципального округа Лиговка-Ямская, кандидата искусствоведения Полины Давыдовой, петербургские муниципальные образования ежегодно тратят на решение проблемы под названием «привитие толерантности» до нескольких сотен тысяч рублей. Однако вложение этих сумм чаще всего оказывается не слишком эффективным. На «воспитание толерантности» одного молодого петербуржца, по подсчетам Давыдовой, муниципальные власти выделяют 56 копеек в год.

«В России, и в частности в нашем родном Петербурге, где проводилось исследование, мы с самого начала столкнулись с непониманием сути проблемы, – подтвердил Даниил Александров. – Например, руководители нескольких школ откликнулись на наш запрос словами: “У нас нет детей-мигрантов”. – “Позвольте, – спрашивали мы, – но ведь в списках они есть?!” – “В списках есть, но мы их всех интегрируем”, – следовал безмятежный ответ директора».

«Раньше они назывались лимитчиками»

«К сожалению, мы пока не знаем специфики всех этнических групп, которые учатся в городах России, – признали петербургские социологи. – Мы не знакомы ни с их ценностями, ни с тем, как они себя ведут в образовательной среде. Есть лишь предположения.

Например: больше других настроены на учебу дети-мигранты из Армении. Для них и их родителей, в отличие от выходцев из Азербайджана, образование представляет особую ценность. Но это пока предварительная гипотеза, она еще требует проверки на более крупной выборке. В 2009 году в своем исследовании мы остановились лишь на анкетировании учеников старших классов нескольких петербургских школ, опросили педагогов и родителей».

Проект по изучению детей-мигрантов в образовательных учреждениях Ленинградской области стартовал весной 2009 г. при финансовой поддержке Центра фундаментальных исследований ГУ-ВШЭ.

Большую помощь социологам оказали студенты петербургских вузов, работающие в научно-учебной Лаборатории социологии образования и науки. Некоторые из них подружились с интервьюируемыми старшеклассниками, ходили с ними в кино, кафе. Это позволило молодым людям поговорить со школьниками по душам, узнать то, что подростки никогда не рассказали бы посторонним взрослым людям.

«Исследование можно разделить на две части, – прокомментировал Даниил Александров. – Первая – это опрос учеников 7–10-х классов из 66 классов 23 школ, заполнение 1200 анкет, 44 интервью с педагогами. Вторая часть – интервью и личное общение. Мы исследовали еще 6 школ, где взяли 58 интервью у школьников, 31 у родителей и 64 у работников школ».

«Прежде всего опишу условия, в которых живут некоторые из этих детей, – продолжал петербургский исследователь. – Возьмем одну школу. Недалеко от нее расположены заброшенные дома, которые должны были расселить еще три года назад. В этих строениях, предназначенных под снос, с заколоченными дверями и окнами, живут сотни семей узбеков, азербайджанцев, таджиков, армян… Возможно, когда они достигают определенного финансового благополучия, то могут отмежеваться от этой среды и переехать в другое место. Но пока их дома здесь.

Каково образовательное учреждение, в котором они учатся? Может показаться удивительным, но оно – хорошее, живое. На одной из досок объявлений мы увидели фотографию молоденькой учительницы, под которой было написано, что она после окончания вуза вернулась преподавать в родную школу. А это, на мой взгляд, показатель того, что такая школа – место, куда хочется возвращаться.

Пообщавшись с учителями, мы убедились, что они – люди, увлеченные своим делом. Школьники вопреки нашим ожиданиям выглядят хорошо: вежливые, чистые, опрятные… Родители ходят на все родительские собрания и следят за успехами дочерей и сыновей.

Директор этой симпатичной школы, в которой учатся дети-мигранты из заколоченных домов, ответила на наш вопрос: «Мы всегда учили такой контингент. Просто раньше эти люди назывались лимитчиками. Теперь они мигранты».

Когда мигранты – это спасение

«Чем меньше контингент учащихся, тем больше в нем мигрантов. Это закон, – отметил Даниил Александров. – В условиях нормативно-подушевого финансирования дети-мигранты для школ рабочих районов – спасение.

Поэтому сегодня в Петербурге, как и в других городах, некоторые школы сознательно начинают привлекать приезжих. Некоторые ОУ даже стараются закрепиться в статусе экспериментальной площадки по обучению мигрантов.

Педагогические коллективы этих школ знают, что такое работа с логопедом, и не боятся сами проводить дополнительные занятия, которые становятся огромной нагрузкой. Но учителя идут на это, потому что им известно по опыту: овладение русским языком является ключевой задачей для детей-мигрантов.

Результаты нашего социологического опроса о том, как зависит успеваемость от знания русского языка, оказались предсказуемыми. Оценки по литературе были, конечно же, ниже у тех детей, кто не общался дома с родителями на русском языке. Тогда как на оценки по алгебре владение русским не оказывало серьезного влияния».

…Статистика свидетельствует: на сегодняшний день в Петербурге учителей, способных квалифицированно преподавать русский язык как неродной, единицы. Подготовка педагогов по этой специальности сравнительно недавно началась на кафедре межкультурных коммуникаций в РГПУ им. Герцена.

Адресованные учителям пособия по русскому языку для детей-мигрантов издаются сегодня в Петербурге тиражами в 200–300 экземпляров за счет инициатив отдельных районов, например Адмиралтейского, и отдельных общин, в частности азербайджанской. Существующие учебники русского языка, как отметила на одном из круглых столов Ирина Лысакова, для детей-мигрантов «абсолютно непригодны».

Преподаватели РГПУ им. Герцена разработали пособия для учителей, в которых объясняется, чем отличается специфика преподавания русского языка как неродного. Однако «пробить» их через Комитет по внешним связям Санкт-Петербурга оказалось сложно: разработчикам ответили, что книга должна иметь отношение к теме «Толерантность». А обучение русскому языку детей-мигрантов, сообщили чиновники, к толерантности отношения не имеет.

Бьют тревогу и школьные психологи.

«Если ребенок испытывает трудности в овладении русским языком, у него моментально появляется груз комплексов, переживаний. Это приводит к тяжелому кризису, самым страшным последствием которого является суицид», – предупреждает Илья Бердышев, психолог школы № 462 Пушкинского района Санкт-Петербурга, где 30% учеников составляют дети мигрантов.

Не менее сложными оказываются для таких ребят уроки иностранного языка. Для них тоже требуются особые учебники. Родители-армяне одного из учеников поделились методикой выполнения домашнего задания: «Сначала ребенок переводит упражнение с английского на армянский, а потом – с армянского на русский».

«Сколько у вас нерусских?»

«Первый вопрос, который на дне открытых дверей родители задают администрациям школ этого района: сколько у вас нерусскоязычных детей? – продолжает рассказ Даниил Александров. – Одна моя знакомая, например, обошла все образовательные учреждения в округе и выбрала то, где оказалось меньше учеников-мигрантов.

Однако в ходе наших интервью выяснился интересный факт: русские папы и мамы, поинтересовавшись, сколько в школе детей-мигрантов, все равно выбирают ее для своего ребенка – если учебное заведение подходит им по всем остальным параметрам.

Зато азербайджанские и армянские родители последовательно выбирают ту школу, где учится как можно больше русских.

Родители с Кавказа объяснили нам: “Мы приехали в Россию, чтобы здесь жить, и наши дети должны изучать русский язык”.

Русские дети в исследованных нами школах дружат со всеми: они не выбирают себе друзей по этническому принципу. И это нас порадовало. Такая ситуация складывается, если в каждом классе насчитывается примерно по 8 иноязычных учеников. Если же таковых в нем оказывается 2 или 3, то картина иная: возникают мигрантские «коалиции», противостоящие остальному коллективу, – рассказывает социолог. – При этом иноязычные дети находят способ консолидироваться, даже если для этого нужно присвоить себе новую идентичность».

Например, для меня было полной неожиданностью то, что, оказавшись в русскоязычном классе, подружились армянин и азербайджанец, – говорит Д.Александров. – Более того – у этих ребят возникла самая искренняя дружба. При этом мотив оказался таков: “Мы оба с Кавказа, а все кавказцы дружат”.

Если вместе с русскими в одном классе учатся узбек и азербайджанец, они объединяются, говоря: “Мы – мусульмане, у нас свои обычаи, мы не похожи на русских“.

Интересно, что лишь немногие иноязычные дети пытаются присвоить себе русскую идентичность. Например, одна девочка с Кавказа, заполняя нашу анкету, попыталась назвать себя русской.

Мы спросили ее: “Почему ты пишешь, что русская, когда ты – азербайджанка?” Она спокойно ответила: “Я скоро получу русский паспорт и буду гражданкой России. А от азербайджанского гражданства я отказываюсь”.

Ничего удивительного: у этой девочки в голове гражданская концепция нации, и для нее это – инструмент интеграции».

Главный авторитет – школа

Что показалось исследователям самым важным?

«Большинство мигрантов признают авторитет школы. Более того, по ряду пунктов она для них – ключевой институт адаптации, – говорит Даниил Александров. – Школа воздействует не только на детей, но и на взрослых. Это тот социальный институт, с которым родители-мигранты сталкиваются чаще всего. Они тесно связаны со школой, зависят от нее. Требования российской школы к поведению, одежде, питанию детей для них, как мы выяснили, являются образцовыми и непререкаемыми.

Интересно, что в азербайджанской культуре, где женщины живут в семье, а мужчины общаются с внешним миром (если предстоит серьезный разговор с директором, придет отец, а если вызывает на беседу учительница – мать), школа оказывается единственным местом, куда азербайджанская женщина может устроиться на работу, – например, уборщицей или гардеробщицей. Мужья никогда не отпустили бы своих жен работать. Но выполнять какие-то обязанности там, где учатся их дети, – другое дело.

В ходе исследования мы убедились, что многие родители пытаются выучить русский язык именно через школу. Для одних посредниками становятся их собственные дети, приносящие язык с места учебы в семью. Для других важную роль играет общение с учителями, попытка понять школьную среду и включиться в нее.

Несмотря на то, что российская школа так или иначе оказывает давление на учеников, создавая определенные ограничения (например, мусульмане не могут питаться халяльной пищей в столовой, не могут носить соответствующую одежду), родители-мигранты признают ее действия легитимными.

Хотя эти люди очень боятся российской милиции (в действиях которой они видят только произвол и насилие), школьное образование, которое нередко называют символическим насилием, ими признается. Более того, они считают школу самым важным российским социальным институтом.

Среди детей-мигрантов много тех, кто хотел бы продолжать образование. В ходе опроса мы попытались выяснить их планы на будущее. На наши вопросы ребята ответили, что хотят стать врачами либо милиционерами.

Мальчики, особенно азербайджанские, – ответили: мы пойдем в полицейский колледж в Петербурге или в Академию ФСБ.

Достаточно посмотреть списки поступивших в этом году в Академию ФСБ, чтобы убедиться, что все первые фамилии в них – азербайджанские.

Наличие соотечественников в вузе играет, конечно, важную роль. Важно и то, что дети, чьи родители ведут мелкий бизнес на рынке, знают: милиция – это самые опасные люди, а значит, в семье очень важно иметь милиционера».

«Папа сделал завучу машину...»

«Влияют ли на успеваемость и поведение детей-мигрантов частые переезды их семей? Проводя интервью, мы задавались этим вопросом, – признал Даниил Александров. – Но внятного ответа так и не получили. Выяснилось одно: русские дети из семей с таким же низким социально-экономическим статусом, как и у мигрантов, тоже пропускают много занятий. Если бы дети-мигранты пропускали школу больше, чем русские, они заметно отличались бы от последних. Но этого не наблюдается!

К нашему удивлению, оказалось не так-то легко получить внятные ответы на вопрос, сколько времени они не учились.

Один молодой человек, например, утверждал, что он два года не был в школе, помогая отцу в автосервисе. По его словам, учиться он пошел почти случайно: “Папа отремонтировал машину завучу, и она взяла меня в школу“, – сообщил нам подросток.

Однако в другом интервью тот же молодой человек сообщил, что у него вообще не было пропусков занятий.

В каком случае он сказал правду?..

В ближайшее время мы собираемся не просто расширить опрос, но и проинтервьюировать отдельно всех детей, ответивших на наши анкеты. Это поможет уточнить многое. В дальнейшем наше исследование будет расширяться. Это необходимо, потому что уже через пять–семь лет в школе окажутся не 10 процентов детей-мигрантов, а все 80», – дал прогноз петербургский социолог.

«Нежелательные элементы» или желанные ученики?

Как относятся учителя к детям-мигрантам?

«Мы выяснили поразительный факт. Со стороны педагогов проявляется амбивалентное отношение к миграции вообще и к этим ребятам в частности, – признал в завершение доклада Даниил Александров. – Когда разговариваешь с учителями о проблемах миграции, они дружно выражают свое возмущение: “Понаехали тут всякие, безобразие, скоро вся страна будет «черная»!”… Через некоторое время задаешь вопросы о конкретном классе, об их учениках из семей мигрантов – тех самых, “черных”… И педагоги – в полном восторге. “Такие хорошие дети, – умиляются они, – всегда чистенькие, хотят учиться, уважают учителей. А какие хорошие родители: следят за их уроками, приходят, когда вызываешь в школу, с уважением относятся к педагогам”.

Одним словом, трудные, но благодарные ученики, милые дети, хорошие семьи…

Вот такое раздвоенное сознание учительства. И что тут скажешь?!»

Фото предоставлено Д.Александровым
Рейтинг@Mail.ru